– Ох, князь, как не печалиться, если он лезет туда, куда и глаза не смотрят.

– Пустое, – засмеялся Волот и наполнил обе братницы вином. – Завтра же поможем вашей беде, Людомила! Скажи, почему он дома, а не в дружине?

– Так ведь зима!..

– Сторожевую службу и зимой несут. Вот туда мы и спровадим его, чтобы меньше о девках думал, – засмеялся Волот и взял в руку братницу. – Вы скажите мне о Зоринке: посылаете ее в Черн или нет?

– Разве я знаю? Должна поговорить об этом с мужем.

Князь приумолк, заглядевшись на нее.

– Разве я возражаю? Обсудите, но все же будь сама собой, будь тверже с мужем и с детьми, а не то и правда натворят беды.

Не только сейчас, под хмелем, всегда чувствует себя особенно добрым рядом с Людомилой. Нравится ли она ему или просто сочувствует ей, не очень осчастливленной с Вепром? Наверное, и то, и другое. Потому что Малкина названая сестра вон какая миловидная, добрая и щедрая. А оказалась в руках пусть и беззаботно-веселого, до самопожертвования отважного, но все же баламутного мужа. Это только оправдывает Людомила мужа: редко бывает воевода в Веселом Долу и хозяйство оставил на жену. Не то она говорит: не уважает и не ценит ее муж как жену. Другой он. Его характер, нравы и потребности отличаются от Людомилиных. Больно от этого Людомиле, утешает только дочка Зоринка, и лицом и статью похожая на маму. Никому не говорили об этом с Малкой, однако сами, любуясь Людомилой, нарекли ее дочку Богданковой.

Стараясь развеселить Вепрову жену, и сам развеселился. Шутил, пил и смеялся. Пока ее место за столом не занял муж Людомилы и вся прочая братия.

– Княже, – сказали ему. – Мы тут поговорили-посоветовались и сошлись на одном: разве мы такие беспомощные, чтобы простить ромеям весеннее нападение и опустошение? Собирай по зиме рать и пойдем за Дунай, возьмем за загривок Хильбудия и всех, кто с Хильбудием.

– Считаете, что нужно идти?

– Думаем, что так.

– Уж если идти, то идти всей антской силой, а князь Добрит нас не поддержит, он думает иначе взять верх над ромеями.

– Будто можно иначе?

– Почему же нет? Если на самом деле возвратят пленных и покроют убытки, вот и будет верх над ними. Не о том должны сейчас думать, братья. – Князь поднялся и обвел взглядом мужей, словно хотел убедиться: все ли тут свои, может ли им сказать то, что надумал. – Знаете, почему я просил у веча согласия занять нетронутые земли и соорудить вежи и остроги по Дунаю? Представляю себе это так: должны выйти тиверским народом к самому Дунаю и стать на нем непоколебимой твердью. Ромеи там, под Константинополем, построили Длинную стену. Мы воздвигнем ее здесь. И этой стеной будете вы, мужи Тиверской земли. Ты, Вепр, ты, Чужкрай, ты, Ратибор, все наидостойнейшие, кто здесь, кто там, в Черне, в старшей дружине нашей. Хотите знать, почему именно на вас возлагаю надежду? Скажу.

И он не стал скрывать, что было до этого лишь тайным намерением. Здесь действительно все свои, друзья-мужи, верные побратимы. А от побратимов негоже прятать даже самые тайные мысли.

Мужам не надо было объяснять, что такое нетронутые земли, чем богато и соблазнительно Подунавье. Они и объездили его, и исходили, даже исползали, охотясь. Время пришло сказать другое: кого награждает князь землями в Подунавье, какими хочет видеть те волости и каким их владельцев.

– Желаю, чтобы каждый из вас, получив удел, взял на себя сооружение вежи и острога при ней. Помните, вам надлежит не только стоять на границах – жить, поэтому сделайте все, чтобы вести хозяйство. Людей будет достаточно, воспользуйтесь этим и возведите надежные тверди. А еще запомните – волости ваши должны стать настоящей стеной против ромеев, не ограничивайтесь сооружением острогов и веж, посадите в своих уделах тиверский люд – челядь, поселян, даже татей, если они откажутся от разбоя. Это будет ваша самая надежная твердь.

– Славно! Мудро и славно!

Князь поднял руку: он не все еще сказал.

– Хочу видеть вас надежной опорой на границах, а значит – опорой земли и стола. Поэтому повелеваю: идите и утверждайтесь, будьте властелинами и заодно – воеводами, каждый со своей вежей и со своей дружиной. А когда утвердитесь, тогда и спросим ромеев: зачем ходили на нашу сторону и что искали на нашей стороне?..

– Правду говоришь, княже! Пусть славится Тиверь и тиверская мощь на Дунае!

– Хвала князю Тивери! Слава и хвала!

Сколько пили той ночью, столько и провозглашали здравицы своему предводителю. Довольны были услышанным.

Даже когда выехали на рассвете на ловы, посматривали на своего князя, словно спрашивая: «Правда ли это? Не приснилось ли нам спьяну?» А Вепр и вслух спросил:

– Сколько уделов им давать, Волот?

– Сколько заложим крепостей, столько будет и уделов. – И уже погодя добавил: – Для тех, кто заслужит княжескую ласку после, тоже оставлю землю.

– Понимаю. Мы первые, но не последние. Не осудишь, если поинтересуюсь еще одним?

– Говори.

– Тиру ты за кем оставляешь?

– За собой.

– Тогда просил бы выделить мне земли, которые прилегают к устью Дуная.

Волот пристально, изучающе посмотрел на него:

– Почему?

– Пусть и там будем соседями.

Князь не спешил соглашаться. Не потому, что у него были другие намерения (у него, правду говоря, не было). Какая-то неуверенность, что-то похожее на недоверие шелохнулось в душе Волота от слов Вепра: «Пусть и там будем соседями».

– Учти, это опасное место. Может, одно из самых опасных.

– Или я похож на того, кто ищет тихого места? Зато сейчас уже вижу, какую ловушку устрою там ромеям. Придет время – будет у меня в устье Дуная свое пристанище и свои лодьи в пристанище. А построю лодьи – и ромеи присмиреют. Увидим тогда, кто у кого будет спрашивать позволение ходить по Дунаю. Если не берешь устье себе, отдай мне. Или кого другого найдешь, кто сделает то, что задумал я?

«Скор мой воевода, ничего не скажешь. Вот только не слишком ли далеко забегает? А впрочем, кого в самом деле поставить в устье Дуная, если не Вепра?»

XVII

Все, что следует сделать в Соколиной Веже, делает челядь, все, за чем нужно присмотреть, присматривают работники. Старая Доброгнева все время проводит с Богданкой, печется только о нем. Даже ночью не дает себе покоя, выходит во двор и молится, обращаясь к небесам:

– На море, на океане, на острове Буяне живут-поживают три брата ветра. Один – который любит гулять в краях северных, второй – в восточных, третий – в западных. Повейте сильнее, ветры буйные, выньте печаль из сердца отрока, снимите с глазонек Богданки злую болезнь – златеницу. Слышите, ветры буйные? И тебя прошу, Заря-зарница, матушка наша вечерняя, ночная и утренняя. Как ты выводишь на небо солнце ясное, бьешь-побиваешь, насмерть поражаешь мечами-самосеками мрак ночной, пусть точно так же будет повержена хвороба Богданки. Пусть будут мои слова тверже, чем камень, острее меча-самосека. Что задумано, то пусть и сотворится.

Всматривалась в небеса и молилась, а помолившись, на все четыре стороны поклонилась и пошла спать. Ведь ранехонько надо встать и пойти ни свет ни заря к роднику, набрать в нем заряной водицы – той, что с ночи никто не взбалтывал, что приняла в себя посланные с неба росы и предрассветные туманы. Смотришь, найдется хоть одна капелька живой воды, той, что ждут не дождутся.

– Вставай, внучек, – говорит ласково бабушка, увидев, как он шарит рученьками в поисках своей нянюшки. – День на дворе, будем умываться да завтракать.

– Я долго спал, бабуся?

– Не так уж и долго, однако пора, тебе нужно привыкать вставать рано. Скоро наш долгожданный день – светлая пятница. В этот день должны выйти во двор еще до рассвета, встречать царевну Золотую Косу, Ненаглядную Красу.

Умывала Богданко старательно – и брызгала в глаза заряной водицей, и промывала их, приговаривая:

– Шла баба из-за моря, несла полон кузовок здоровья. Кому-то лишь кусочек, нашему же Богданко целый кузовочек. Вода вниз, а ты, внучек, расти вверх. Как с личика стекает вода, так и с глазок хвороба.